Государственная премия — России-2000 по литературе вручалась первой. Строгая кремлевская дама подробно объясняла Владимиру Маканину, как пройти к сцене. Это следовало запомнить в деталях, поскольку отклонение от заданного маршрута могло обойтись дорого – охрана президента имеет право реагировать сразу… Поэтому писатель точно проследовал по указанному пути, получил из рук Владимира Путина знаки лауреатства и сфотографировался с ним.
И все-таки признанным, читаемым и, если хотите, модным Макании стал как раз по другим причинам — в творчестве он предпочитает идти «сам по себе», непроторенными путями. Художественный мир его произведений необъятен и странен. Герои Маканина — обычные люди в обыденной, скучно обыденной среде с этакой «достоевщинкой» — ведут себя странно и, на первый взгляд, бессмысленно: Петрович — полубомж, полупьяница (роман «Андеграунд, или Герой нашего времени»), Ключарев в свитере и шапочке с помпончиком («Лаз»), Социально Яростный тип («Стол, покрытый сукном и с графином посередине»)… Y них нет лица, их лица как бы побледнели в слишком близко блеснувшей фотовспышке. Но они узнаваемы. Владимир Маканин жесток, заставляя читателя видеть в своих героях реальных лиц, когда-то нами встреченных, поверхностно замеченных в калейдоскопе жизни. Мир Маканина жесток еще и потому, что не отпускает от себя, вынуждая нас идти с героем до конца. И ты идешь, только успевая охнуть от внезапной боли души или треснувшего нерва.
Произведения нашего земляка подчас трудны для восприятия, их надо расшифровывать. В самом деле, что такое Лаз (за повесть «Лаз» он удостоен Госпремии России)? Обыкновенная дыра в земле, сквозь которую герой в шапочке с помпончиком, окарябываясь о неровности, протискивается из верхнего мира (из города, не то разоренного войной и обчищенного мародерами, не то коммунистического «рая» в его последней стадии, как Северная Корея сегодня или Россия в начале 90-х) в нижний город, похожий на сытый неспешный капитализм с российскими штрихами в человеческих отношениях. Что это? Аналог машины времени, путешествие в прошлое? Может быть… Сам писатель считает, что он показал неравномерность российскую: «Два мира, два этажа сознания сосуществуют, соединенные узким-узким Лазом, дырой. Герой перебирается из верхнего мира в нижний и обратно, но ни в одном из них не чувствует себя спокойным. Эта раздвоенность более присуща России, где есть невероятно светлые умы и одновременно нечто варварское»…
Биографическая страница
При этом сам Маканин деликатен, подчеркнуто скромен, витиеват, конфузлив. Внешне он напоминает пирамидальный тополь: высок, строен, неукоснителен. Его наблюдательность беспощадна и иронична. Он замечает все.
Детство его прошло в Орске, где он родился в 1937 году. В начале 50-х семья Маканиных переехала в Уфу, где Владимир проучился с 8 по 10 класс. После окончания школы №11 (ныне №61) Маканин поступил на мехмат- МГУ, который окончил в 1960 году. В 1965 году опубликовал первый роман «Прямая линия». Дважды лауреат англо-русской Букеровской премии, в 1998 году отмечен немецкой Пушкинской премией фонда Альфреда Тепфера, в 2000 году удостоен Государственной премии в родном Отечестве. Родители Маканина — отец Семен Степанович, строитель, мать Анна Ивановна, завуч начальных классов уфимской школы N«85 — жили в Уфе до середины 70-х, куда часто приезжали их сыновья из Москвы.
Друг о друге мы узнали в 1966 году, когда я училась у Анны Ивановны. Может быть, читателю будут интересны непосредственные впечатления из школьного дневника: «30 марта 1967 г. (учусь в 7 классе). Сегодня Анна Ивановна записала меня в учительскую библиотеку. «Кто же это?» — спросила библиотекарша. «Моя приемная дочка», — лукаво покосившись на меня, улыбнулась Анна Ивановне): «Немного похожи», — согласилась библиотекарь. 12 июня 1967 г. Спрашиваю в читальном зале журнал «Москва» № 8 за 1965 год. С трепетом открываю его и вижу: В. Маканин. «Прямая линия», роман. Еле дыша, читаю… 14 июня 1967 г. Жду Анну Ивановну у ее дома. Заметив меня, она улыбается и крепко обнимает: «Как отдыхаем?» — «Нормально. Анна Ивановна, а главный герой романа — это ваш сын?» — «Нет. Это не автобиография». — «Значит, и вас там нет?» — огорчаюсь я. «Нет», — весело смеется она. 12 октября 1970 г. Позвонила Анне Ивановне домой. Трубку снял Владимир Семенович. Я с ним немного поговорила (так интересно, с «живым» писателем!). Странно, но он такой же общительный и добрый, как его мама…
Ностальгическая страница
Спустя много лет мы встретились с Владимиром Семеновичем Маканиным в Москве, где он дал большое интервью (газета «Советская Башкирия», 27 февраля 1999 г.). Мы тогда поговорили о многом, и я поняла: много лет доброта и любовь Анны Ивановны, как свет далекой звезды, связывает меня с ее сыновьями почти родственными узами. Ничем иным невозможно объяснить тот факт, что, собираясь в аэропорт в ноябре 2000 г. встречать Маканина, я вдруг почувствовала сильную пугающую боль в сердце, ночью снились кошмары. А в это время в Москве самолет с делегацией Форума интеллигенции делал круги над аэропортом Внуково, сжигая топливо. Пассажиры уже были в курсе, что произошла разгерметизация, и испытывали сильнейший стресс. Писательница Виктория Товарева, больно вцепившись в руку Маканина, не могла справиться с безумным страхом. «Володя, ты же везунчик, — говорила она. – Ты в такой автокатастрофе живым остался»… Когда самолет приземлился на время, некоторые делегаты отказались лететь в Уфу.
Владимир Маканин отказаться не мог. Он так давно не был на своей «средней» родине. Его звали к себе и школьные тропки, и двухэтажный желтый дом по улице Победы, 35, где в далеком прошлом он слушал на балконе пластинки Шостаковича и где они, братья, отстаивали дерево под окном, которое хотели срубить…
Два дня Форума интеллигенции прошли насыщенно и несколько сумбурно. Он очень ждал воскресенья, чтобы посвятить его только воспоминаниям. По местам детства поехал один. Вернувшись, заехал ко мне замерзший и счастливый. Радовался, как мальчишка, что нашел в школе открытой заднюю дверь (Лаз в прошлое!). И невдомек ему было, что накануне у нас был разговор с замдиректора школы, который и дал возможность Маканину попасть в здание и побыть там одному, как он и хотел… В тот вечер мы говорили с Владимиром Семеновичем долго, о многом. И душа Анны Ивановны незримо витала над нами.
ЛИТЕРАТУРНО-ТВОРЧЕСКАЯ СТРАНИЦА
— Как бы вы оценили нынешнюю ситуацию в России, выражаясь языком шахматиста?
Веселые лучики побежали от его глаз. Ему явно понравилось напоминание о том, что в свое время он был чемпионом Черниковска по шахматам.
— Игра черными, но крепкая, — мгновенно отвечает он.
— Как вы относитесь к Петровичу, которого вы назвали героем нашего времени, к этому неприятному типу?
— У меня драматический дар, не лирический. Фигуры в трагедии не могут быть со знаком минус или плюс. Вот Гамлет — он убил пять или шесть человек. Как к нему относиться?.. Я не хотел бы дружить с Петровичем. Но он помогает увидеть меня таким, каким я мог быть, если бы в определенных ситуациях действовал по-другому. Петрович по-своему счастливый человек, он сильный тип…
— Вы ввели новый термин — «Дороманная литература». Почему, на ваш взгляд, жанр романа в последнее время как бы исчез?
— Роман породил гениального ребенка — кино, которое делает то же самое, но гораздо эффективнее. С момента появления кинороман утратил достоверность, свои родовые черты. Признак романа — это мышление сценами. В этом же суть любого кино. Мышление сценами по своей природе ограничено, оно себя исчерпало. Кто-то гениально заметил, что кино состоит из 7- 8 эпизодов. И все. Поэтому пишущий человек должен вернуться к тем текстам, где «сценного» мышления не было, когда Слово звучало во всей своей первозданности. Это и есть дороманная литература. Современный человек воспитан на кино. Когда писатель мыслит как режиссер, он от Слова далек. Получается, как дерево с одним ярусом веток. Он все время пытается на этот ярус побольше веток впихнуть, а не понимает того, что ветки сами появятся, когда поднимется ствол. На ярусе умещаются четыре ветки, ну пять еще войдет. Шестая-седьмая уже кричат, что они лишние, а он пишет десятую, двенадцатую. Видно уже, что он иссякает, форма его душит. Он не понимает, что форма — дело глубокое, тончайшее, это категория философская. Она может мстить за то, что ты с ней так обходишься, за то. что не поднимаешь ствол. Поэтому пишущий человек должен непременно подпитываться дороманной литературой, чтобы вернуть Слову ту степень силы, где зримость была бы не опосредованная, не вторичная, чтобы человек читал Слово как таковое…
— Синонимом литературы было выражение «изящная словесность». Но язык некоторых современных писателей «обогатился» ненормативной лексикой. Они будто соревнуются, кто гаже изобразит действительность…
Это очень сложный вопрос. Дело в том, что устная и письменная речь отличались. Когда-то, например, нельзя было писать слово «черт». Конечно, французская галантная поэзия и русское «чистое искусство» — это ханжество, потому что целый языковой пласт, мощную энергетику языка обнесли колючей проволокой, многие нормальные слова, которые есть в словаре Даля, загнали в «ГУЛАГ» слов. Но устная и письменная речь должны слиться, от этого никуда не деться. Другое дело, что некоторые выражения коробят, потому что невозможно сразу перепрыгнуть через эпоху. Потому что слово, загнанное за колючую проволоку, — как зек, с которым не хочешь иметь дело. Думаю, в XXI веке многие слова появятся в текстах, и они не будут резать слух. Но когда специально щеголяют этим и когда от этого веет мразью — это антиэстетика не слова, это антиэстетика автора.
— Ваша повесть о публичном доме — это дань конъюнктуре? И откуда такое знание предмета? («Удачный рассказ о любви», опубликован в журнале «Знамя», № 5, 2000 г.)
— Я встретил женщину, которая поставляет девочек. В Москве знают это место. Так вот, угадай, кем она была? Цензором. Она цензуровала мои повести в Главлите. Меня так потрясла эта перемена, и я с ней разговорился. Представь себе: она и там следит за порядком, она оберегает девочек, не позволяет хамства, выталкивает пьяниц. Превратившись из цензора в бандершу, она не изменилась по сути. Я был ошеломлен этой метаморфозой. Даже не сразу понял, что это сюжет. И я написал эту вещь. Конечно, я сделал любовь, добавил жертвенности. Там есть немножко такой фон… Я не мог описывать стерильно… Немного над либералами поиздевался, которые так рвались в бой и выглядели сильными, а сейчас видно, что за ними ничего не стоит… Эта вещь блистательна, она вызвала неимоверный восторг. Да нет там знания предмета: лица, диалоги выдуманы. Меня там нет и в помине…
— Вы человек верующий?
— В общем, да. Это не набожность. Мне не нужны ритуалы, атрибуты, и для контакта с Богом не нужны посредники. Хорошо помню, когда после аварии лежал покалеченный, я обращался к Высшему и как будто слышал жалобную-жалобную песню. Есть к чему прислониться…
— Вы человек сентиментальный?
— Я не чувствителен, но высокое, духовное в жизни меня трогает, задевает чувства. Душа будто обмыливается. Это приятно…
— Может ли писатель-реалист создать настоящее творение о проблемах России, сидя за столом где-нибудь в замке или шале?
— Думаю, нет. У русского писателя, подолгу живущего за границей, язык становится дряблым, он как 6ы остывает. Когда ты перестаешь слышать родную речь такой, как она звучит в метро, когда ты не растворен языке, он становится сухим, пропадает понимание. Язык испытывает голод, потому что он сам по себе организм живой, самодвижущийся.
2000 г.